Неточные совпадения
Хлестаков. Для такой прекрасной особы, как вы. Осмелюсь ли быть так счастлив, чтобы предложить вам стул? Но нет, вам должно
не стул, а
трон.
—
Не могу сказать, чтоб я был вполне доволен им, — поднимая брови и открывая глаза, сказал Алексей Александрович. — И Ситников
не доволен им. (Ситников был педагог, которому было поручено светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам, есть в нем какая-то холодность к тем самым главным вопросам, которые должны
трогать душу всякого человека и всякого ребенка, — начал излагать свои мысли Алексей Александрович, по единственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу — воспитанию сына.
Когда Степан Аркадьич вышел из комнаты зятя, он был
тронут, но это
не мешало ему быть довольным тем, что он успешно совершил это дело, так как он был уверен, что Алексей Александрович
не отречется от своих слов.
— Вы меня
не утешайте, барыня. Я вот посмотрю на вас с ним, мне и весело, — сказала она, и это грубое выражение с ним, а
не с ними
тронуло Кити.
— Да, я его знаю. Я
не могла без жалости смотреть на него. Мы его обе знаем. Он добр, но он горд, а теперь так унижен. Главное, что меня
тронуло… — (и тут Анна угадала главное, что могло
тронуть Долли) — его мучают две вещи: то, что ему стыдно детей, и то, что он, любя тебя… да, да, любя больше всего на свете, — поспешно перебила она хотевшую возражать Долли, — сделал тебе больно, убил тебя. «Нет, нет, она
не простит», всё говорит он.
— Нет, он мне очень нравится.
Не оттого, что он будущий beau-frère, [Шурин,] — отвечала Львова. — И как он хорошо себя держит! А это так трудно держать себя хорошо в этом положении —
не быть смешным. А он
не смешон,
не натянут, он видно, что
тронут.
Он стоял пред ней с страшно блестевшими из-под насупленных бровей глазами и прижимал к груди сильные руки, как будто напрягая все силы свои, чтобы удержать себя. Выражение лица его было бы сурово и даже жестоко, если б оно вместе с тем
не выражало страдания, которое
трогало ее. Скулы его тряслись, и голос обрывался.
Она подошла к окну и видела, как он
не глядя взял перчатки и,
тронув рукой спину кучера, что-то сказал ему.
По мере чтения, в особенности при частом и быстром повторении тех же слов: «Господи помилуй», которые звучали как «помилос, помилос», Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана и что
трогать и шевелить ее теперь
не следует, а то выйдет путаница, и потому он, стоя позади дьякона, продолжал,
не слушая и
не вникая, думать о своем.
— Со всеми его недостатками нельзя
не отдать ему справедливости, — сказала княгиня Сергею Ивановичу, как только Облонский отошел от них. — Вот именно вполне Русская, Славянская натура! Только я боюсь, что Вронскому будет неприятно его видеть. Как ни говорите, меня
трогает судьба этого человека. Поговорите с ним дорогой, — сказала княгиня.
Он почувствовал тоже, что что-то поднимается к его горлу, щиплет ему вносу, и он первый раз в жизни почувствовал себя готовым заплакать. Он
не мог бы сказать, что именно так
тронуло его; ему было жалко ее, и он чувствовал, что
не может помочь ей, и вместе с тем знал, что он виною ее несчастья, что он сделал что-то нехорошее.
Лакей,
не оборачиваясь, бормотал что-то про себя, развязывая чемодан. Максим Максимыч рассердился; он
тронул неучтивца по плечу и сказал: — Я тебе говорю, любезный…
— И ты
не был нисколько
тронут, глядя на нее в эту минуту, когда душа сияла на лице ее?..
Барин
не выдержал и рассмеялся, но тем
не менее он
тронут был глубоко в душе своей.
Но, получив посланье Тани,
Онегин живо
тронут был:
Язык девических мечтаний
В нем думы роем возмутил;
И вспомнил он Татьяны милой
И бледный цвет, и вид унылый;
И в сладостный, безгрешный сон
Душою погрузился он.
Быть может, чувствий пыл старинный
Им на минуту овладел;
Но обмануть он
не хотел
Доверчивость души невинной.
Теперь мы в сад перелетим,
Где встретилась Татьяна с ним.
И чье-нибудь он сердце
тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете
не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!
Больной и ласки и веселье
Татьяну
трогают; но ей
Не хорошо на новоселье,
Привыкшей к горнице своей.
Под занавескою шелковой
Не спится ей в постеле новой,
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
Ее с постели подымает.
Садится Таня у окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей
не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня, кухня и забор.
— Я
не хочу спать, мамаша, — ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока
не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука
трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмешь ее к губам.
Голос его был строг и
не имел уже того выражения доброты, которое
тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч был совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся и, еще с щеткой в руке, приглаживая мокрые волосы, явился на его зов.
— И на что бы
трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой народ, что
не может
не браниться! Ох, вей мир, какое счастие посылает бог людям! Сто червонцев за то только, что прогнал нас! А наш брат: ему и пейсики оборвут, и из морды сделают такое, что и глядеть
не можно, а никто
не даст ста червонных. О, Боже мой! Боже милосердый!
Человек помолчал и вдруг глубоко, чуть
не до земли, поклонился ему. По крайней мере
тронул землю перстом правой руки.
Старик был
тронут. «Ох, батюшка ты мой Петр Андреич! — отвечал он. — Хоть раненько задумал ты жениться, да зато Марья Ивановна такая добрая барышня, что грех и пропустить оказию. Ин быть по-твоему! Провожу ее, ангела божия, и рабски буду доносить твоим родителям, что такой невесте
не надобно и приданого».
В нежности матушкиной я
не сумневался; но, зная нрав и образ мыслей отца, я чувствовал, что любовь моя
не слишком его
тронет и что он будет на нее смотреть как на блажь молодого человека.
— А ты полагал, у меня вода в жилах? Но мне это кровопускание даже полезно.
Не правда ли, доктор? Помоги мне сесть на дрожки и
не предавайся меланхолии. Завтра я буду здоров. Вот так; прекрасно.
Трогай, кучер.
Огни свеч расширили комнату, — она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, — окон в ней
не было,
не было и мебели, только в углу стояла кадка и на краю ее висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой, в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, — ковер был так широк, что концы его, спускаясь на пол, простирались еще на сажень. В средине помоста — задрапированный черным стул или кресло. «Ее
трон», — сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.
—
Не надо
трогать министров.
«Это
не самая плохая из историй борьбы королей с дворянством. Король и дворянство, — повторил он, ища какой-то аналогии. — Завоевал
трон, истребив лучших дворян. Тридцать лет царствовал. Держал в своих руках судьбу Пушкина».
Заботливые и ласковые вопросы ее приятно
тронули Самгина; он сказал, что хотя и
не скучает, но еще
не вжился в новую обстановку.
— О симпатиях я
не умею говорить, — прервал его Самгин. — Но ты — неправ. Я очень
тронут твоим отношением…
— Я
не верю, что он слабоволен и позволяет кому-то руководить им.
Не верю, что религиозен. Он — нигилист. Мы должны были дожить до нигилиста на
троне. И вот дожили…
Тот факт, что Варвара завещала ему дом,
не очень
тронул и
не удивил его, у нее
не было родных. Завещания и
не нужно было — он, Самгин, единственный законный наследник.
Клим Самгин шагал по улице бодро и
не уступая дорогу встречным людям. Иногда его фуражку
трогали куски трехцветной флагной материи. Всюду празднично шумели люди, счастливо привыкшие быстро забывать несчастия ближних своих. Самгин посматривал на их оживленные, ликующие лица, праздничные костюмы и утверждался в своем презрении к ним.
Самгин наклонил голову, чтобы скрыть улыбку. Слушая рассказ девицы, он думал, что и по фигуре и по характеру она была бы на своем месте в водевиле, а
не в драме. Но тот факт, что на долю ее все-таки выпало участие в драме, несколько
тронул его; он ведь был уверен, что тоже пережил драму. Однако он
не сумел выразить чувство, взволновавшее его, а два последние слова ее погасили это чувство. Помолчав, он спросил вполголоса...
Бальзаминов. Меня раза три травили. Во-первых, перепугают до смерти, да еще бежишь с версту, духу потом
не переведешь. Да и страм! какой страм-то, маменька! Ты тут ухаживаешь, стараешься понравиться — и вдруг видят тебя из окна, что ты летишь во все лопатки. Что за вид, со стороны-то посмотреть! Невежество в высшей степени… что уж тут! А вот теперь, как мы с Лукьян Лукьянычем вместе ходим, так меня никто
не смеет
тронуть. А знаете, маменька, что я задумал?
Он уж был
не рад, что вызвал Захара на этот разговор. Он все забывал, что чуть
тронешь этот деликатный предмет, так и
не оберешься хлопот.
Мужики
не решались ни подходить близко, ни
трогать.
Старинный Калеб умрет скорее, как отлично выдрессированная охотничья собака, над съестным, которое ему поручат, нежели
тронет; а этот так и выглядывает, как бы съесть и выпить и то, чего
не поручают; тот заботился только о том, чтоб барин кушал больше, и тосковал, когда он
не кушает; а этот тоскует, когда барин съедает дотла все, что ни положит на тарелку.
Положим, Ольга
не дюжинная девушка, у которой сердце можно пощекотать усами,
тронуть слух звуком сабли; но ведь тогда надо другое… силу ума, например, чтобы женщина смирялась и склоняла голову перед этим умом, чтоб и свет кланялся ему…
Он даже отер лицо платком, думая,
не выпачкан ли у него нос,
трогал себя за галстук,
не развязался ли: это бывает иногда с ним; нет, все, кажется, в порядке, а она смотрит!
А что касается веника, досок, двух кирпичей, днища бочки и двух полен, которые он держит у себя в комнате, так ему без них в хозяйстве обойтись нельзя, а почему — он
не объяснял; далее, что пыль и пауки ему
не мешают и, словом, что он
не сует носа к ним в кухню, следовательно,
не желает, чтоб и его
трогали.
«Ах, если б испытывать только эту теплоту любви да
не испытывать ее тревог! — мечтал он. — Нет, жизнь
трогает, куда ни уйди, так и жжет! Сколько нового движения вдруг втеснилось в нее, занятий! Любовь — претрудная школа жизни!»
Сколько соображений — все для Обломова! Сколько раз загорались два пятна у ней на щеках! Сколько раз она
тронет то тот, то другой клавиш, чтоб узнать,
не слишком ли высоко настроено фортепьяно, или переложит ноты с одного места на другое! И вдруг нет его! Что это значит?
— Голубушка моя, — отвечаю ей, — уверяю вас, что вы меня своим горем очень
трогаете, но я и своих-то дел вести
не умею и решительно ничего
не могу вам посоветовать. Расспросили бы вы по крайней мере о нем кого-нибудь: кто он такой и кто за него поручиться может?
Я близ тебя
не знаю страха —
Ты так могущ! О, знаю я:
Трон ждет тебя.
— И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был
не граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже
тронул, пошевелил и… и… да, да?
«Уменье жить» ставят в великую заслугу друг другу, то есть уменье «казаться», с правом в действительности «
не быть» тем, чем надо быть. А уменьем жить называют уменье — ладить со всеми, чтоб было хорошо и другим, и самому себе, уметь таить дурное и выставлять, что годится, — то есть приводить в данный момент нужные для этого свойства в движение, как
трогать клавиши, большей частию
не обладая самой музыкой.
Если Борис
тронет ее за голову, она сейчас поправит волосы, если поцелует, она тихонько оботрется. Схватит мячик, бросит его раза два, а если он укатится, она
не пойдет поднять его, а прыгнет, сорвет листок и старается щелкнуть.
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли, в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись, и все обедают по своим комнатам, и даже
не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что
трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из дома, чтоб как-нибудь
не проболтался, что граф Милари и носа
не показывает в дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику и в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю в скобках).
— Ей-богу,
не знаю: если это игра, так она похожа на ту, когда человек ставит последний грош на карту, а другой рукой щупает пистолет в кармане. Дай руку,
тронь сердце, пульс и скажи, как называется эта игра? Хочешь прекратить пытку: скажи всю правду — и страсти нет, я покоен, буду сам смеяться с тобой и уезжаю завтра же. Я шел, чтоб сказать тебе это…
Всего пуще пугало его и томило обидное сострадание сторожа Сидорыча, и вместе
трогало своей простотой. Однажды он
не выучил два урока сряду и завтра должен был остаться без обеда, если
не выучит их к утру, а выучить было некогда, все легли спать.